ДНЕВНИК А. Н. КУРОПАТКИНА № 17 (часть 2)
1 августа
Вчера в канцелярию военного министра, во время приёма представлявшихся, ко мне приехал С. Ю. Витте, возбуждённый, и привёз номер «Правительственного вестника», в котором неожиданно для всех министров, кроме Плеве и, думаю, кроме самого Витте, был напечатан указ о наместнике на Дальнем Востоке. Читали вместе и многое было нам непонятно. В особенности тяжело мне было прочесть, что, несмотря на мнение ген.-адм. Алексеева, переданное мной государю, о том, что Алексеев просит не вверять ему Приамурский край, таковой был ему вручён в главное управление с изъятием всей гражданской части из ведения министерств. Прежде всего исполнение указа ныне же и мне, и Витте представлялось мало выполнимым, ибо у Алексеева нет ныне органов и лиц, которые могли бы помочь ему вступление в должность наместника не по существу, а по форме.
В указе значилось, что Алексееву вверяется командование войсками в Приамурском крае, кроме Квантуна. Такое решение государь принял, не выслушав моего мнения, поэтому я высказал Витте мнение, что мне снова придётся поставить вопрос о доверии и, вероятно, оставить пост военного министра, ибо в таковом решении государя я усматриваю недоверие к себе, а без доверия управлять с успехом Военным министерством нельзя.
В тот же день я был у Плеве (мы ранее условились видеться в этот день) и, конечно, говорили об указе. Плеве успокаивает меня и говорит, что и он узнал об указе всего за два дня до его обнародования, причём ему даже приходилось испрашивать указание государя: кто должен контр-ассигнировать указ? Плеве мне рассказал следующее: черта недоверия к министрам и издание важных актов без их посредства обща всем государям, начиная с Александра I. Эта черта находится в связи с основным принципом самодержавия. Самодержцы по наружности выслушивают своих министров, наружно соглашаются с ними, но почти всегда люди со стороны находят лёгкий доступ в их сердца или вселяют государям недоверие к своим министрам, представляя их покусителями на самодержавные права. Отсюда двойственность действий. Даже такой сильный характер, какой был у императора Александра III, не был чужд сему образу действий. После трагической кончины императора Александра II император Александр III ещё находился в расположении либеральном. Уже при нём было образовано особое совещание под председательством Великого князя Владимира Александровича в сущности по вопросу о конституции. Главными руководителями были: граф Милютин — разум и вдохновитель; Абаза — авторитетный сотрудник Милютина и Лорис-Меликов — исполнитель. Когда заседание было в полном ходу, в залу заседания вошёл министр юстиции Набоков и заявил о неожиданно для всех изданном государем манифесте о закреплении самодержавия. Все были поражены. Абаза и Лорис-Меликов приготовили прошение об отставке, но Милютин отказался подавать в отставку, указав, что он не должен протестовать в такой форме и что необходимо, чтобы государь имел время приискать ему преемника. Плеве с полным основанием указал мне на пример Милютина для подражания. Мне, конечно, не надо было это и указывать, так я был далёк от мысли своим протестом давать дурной пример чинам армии. Но если доверие ко мне утрачено, то, очевидно, и сам государь не признает нужным и полезным держать меня на посту военного министра.
Плеве дополнил свой рассказ указанием, что манифест Александра III был написан Победоносцевым, что ранее государь вызывал Каткова, беседовал с ним.
Мы вспоминали и Сперанского, но всё же Сперанский и Победоносцев — не Безобразов.
4 августа. Императорский поезд близ Пскова
Записываю ниже мой разговор с государем 2 августа, наскоро записанный мной карандашом в записную книжку № 22.
Во время доклада я испросил некоторые указания относительно военной части указа о наместничестве и увидел, что Его Величество иначе понимает указ, чем то изложено в тексте его. Так, в приказе значится, что только гражданские дела исключаются из ведения министерства, а Его Величеству представляется, что это касается и дел военных. Когда я высказал свои сомнения о возможности для Алексеева приступить к исполнению новых его обязанностей, государь приказал приготовить особый приказ по военному ведомству о подчинении Алексееву войск Приамурского военного округа, указав при этом, что военный округ сохранится и что будет отдан приказ и по морскому ведомству. Я просил государя и получил согласие государя предварительно запросить мнение Алексеева, чтобы он сам выяснил, как полагает установить он подчинённость себе лиц и управлений Приамурского военного округа (вчера уже и отправлена об этом Алексееву депеша).
Затем я спросил государя: известно ли было Алексееву предварительно содержание указа? И как отнёсся он к подчинению ему и Приамурского генерал-губернаторства, и военного округа. Что я спрашивал это ввиду того, что Алексеев поручил мне передать Его Величеству своё твёрдое мнение о невозможности для него справиться с этим делом, если ему поручат и Приамурское генерал-губернаторство. Что я опасаюсь, как бы государь, не найдя подтверждения моих слов в самом Алексееве, не усомнился в правильности моего заявления. Государь на первый вопрос не ответил, а на последующие ответил, что мнение Алексеева о том, что он не справится с Приамурским краем, известно ему и из других источников, но что он не придал этому мнению значения, относя такой взгляд к излишней скромности Алексеева.
Тогда я перешёл к самой щекотливой части моего доклада. Я высказал государю, что никто из его подданных даже думать не должен проникнуть в помыслы государя при свершении им тех или других деяний. Государи ответственны в своих путях, избранных ими для блага народа, только перед Богом и историей. Что поэтому я даже, будучи противником подчинения Приамурского края Алексееву, вовсе не имею претензии полагать, что моё мнение правильно. Поэтому я преклонился бы перед каждым решением государя и приложил бы все силы к наилучшему выполнению его. Но, будучи поставлен доверием государя во главе важного министерства, я по закону несу ответственность за правильное течение дел в министерстве. Имея доверие государя, мне можно справиться с тяжёлыми лежащими на мне обязанностями, но если доверие будет утрачено, если кругом увидят, что доверия этого нет более, то меня начнут третировать, обходить родственники государя, командующие войсками, другие министры, и успешное выполнение обязанностей министра станет невозможным. Как военный министр, я имею право надеяться, что ранее, чем будет изменён порядок подчинённости целой окраины, будет выслушано моё мнение. Что, повторяю, я не надеюсь, чтобы это мнение было принято, но надо было его спросить, ибо именно то, что это мнение не было спрошено, и составляет доказательство недоверия к своему министру, только что возвратившемуся с Дальнего Востока, где он изучал этот вопрос, узнавал мнение лиц, к сему делу причастных. Государь ответил, что он моё мнение уже слышал, когда я делал ему первый доклад, возвратившись из поездки, передавая мнение о Приамурском крае Алексеева, что он уже 1½ года тому назад решил этот вопрос, что он совещался с Алексеем Александровичем.
Далее я попросил государя высказать ему откровенно те причины, которые делают отправление моих обязанностей затруднительным и вообще вносят в ведение дел по Военному министерству смуту. Я рассказал государю, как Безобразов вмешивается в дела Военного министерства, самые секретные, как он в Порт-Артуре и здесь, в Главном штабе, говорит о наших приготовлениях на западной границе, как заявлял Сахарову о необходимости нам сократить свои требования по западу; что, например, постройка укреплений по Нареву излишня; что проводить Принаревские дороги не следует. В Порт-Артуре он говорил мне, что «мы не будем собирать войск за Наревом». Величайшие тайны выносятся на улицу (Сахарову Безобразов сказал, что ему об этих вопросах передал Витте). Я говорил государю, что Безобразов хвалился, что это он посоветовал государю отменить затеянные Куропаткиным манёвры в Варшавском военном округе, и на кредиты, для сего назначенные, посоветовал послать в Забайкалье две бригады из Европейской России. Что, действительно, это решение состоялось без всякого участия ген. Сахарова, оставшегося за военного министра. Что Безобразов говорил ген. Жилинскому в Главном штабе: передайте Сахарову, что государь к нему ещё благоволит, государь об нём ещё хорошего мнения, но если он пойдёт по стопам Куропаткина в деле об Ялу, то всё это переменится. Безобразов говорил в Главном штабе, что он против моей поездки в Японию; что я, грубый солдат, могу всё там напортить. Через несколько дней он говорил, что Ламздорф настаивает на этой поездке, и государь тоже желает этого. Тогда Безобразов предложил приготовить мне няньку в виде Вогака. Я снова повторил государю, как был задержан в Японии, дабы не прибыть в Порт-Артур ранее 17 июня. Как Абаза бегал в Главный штаб справляться, когда я приеду в Порт-Артур, и как он был рад, узнав, что я приеду 17-го. «Слава богу, — сказал он, — мы не хотели пускать Куропаткина к Алексееву ранее, чем к нему приедет Безобразов». На все это государь [140] несколько раз с негодованием отзывался: «Неужели они это позволили себе» и «Это для меня новости».
Я в почтительных выражениях доложил, в какое тягостное состояние я попал, приехав с Дальнего Востока; что все выражают мне какие-то сожаления, выражают чувства сочувствия, которые просто обидны. Я напомнил государю, что ранее, чем попасть в министры, я уже сделал себе имя известного всей России, имя храброго, честного, преданного своему государю солдата, что это доброе имя составляет всё моё достояние, которое я могу передать своему сыну, что я обязан защищать это достояние. Ныне на меня смотрят и спрашивают: что же, снесу я все эти унижения и буду цепляться за министерский пост, за казённую квартиру и проч.; или скажу правду своему государю, скажу, какую смуту вносят Безобразовы в жизнь, как подрывают власть; и буду просить государя, если ко мне нет более доверия, то уволить меня от занимаемой должности, заменив лицом, которое будет пользоваться этим доверием. Что без колебания я избираю второй путь и верноподданнически свидетельствую, что Безобразов вреден, что то, что он делает со мной, — пустяки, и на это не стоит обращать внимания сравнительно с общим вредом от его деятельности. Что он образовал какой-то «чёрный кабинет»; что даже высокопоставленные люди идут к нему тайком со своими наветами; что он заявляет и даёт доказательства своего всесилия, что не знают, кого слушаться, где власть; что всё это пагубно влияет на авторитет власти, подрывает его; что недоверие к министрам государя становится известною данною и обсуждается публикой. Я вспомнил государю день, когда я был избран государем в министры. Я тогда сказал Его Величеству: «Великую новость говорите мне, Ваше Величество. Великое доверие мне оказываете, но я не чувствую в своем сердце радости. Этой радости я не чувствовал, Ваше Величество, в течение тяжёлых 5½ лет, что я министром. Это был непрерывный, тяжёлый, нервный труд. Не было своей жизни. Кроме тяжкой работы по должности, много сил уходило на борьбу с великими князьями, с министрами. Одна борьба из-за добывания денежных средств чего мне стоила». Государь утвердительно кивнул головой и сказал: «Да, это я знаю». — «Но, — продолжал я, — этот каторжный труд выносился мною легко, когда я видел к себе Ваше доверие. Я чувствовал тогда, что я нужен Вам, нужен России. Но если бы нужда во мне почему-либо прекратилась, то оставить должность министра составит облегчение для меня, и я с радостью буду приветствовать этот день». Государь прерывает меня и говорит, что ему некем меня заменить, и повторяет эту фразу в течение разговора три раза. Затем он прибавляет: «Как же это так? Уже на покой». Я отвечаю, что покоя не будет; что высоким доверием государя я предназначен им в случае войны быть главнокомандующим армиями Южного фронта, что если эти обязанности государь сохранит за мной и после ухода из министров, дела будет много и без должности министра. Что я буду иметь время вполне подготовиться к тяжёлой, выпадающей на меня роли и, имея небольшой штат, буду работать теоретически и практически, буду объезжать войска армий, кои будут подчинены мне в военное время. Я прибавил, что, вероятно, государь будет призывать меня и к другим делам; что, например, буду участвовать и в комитете по делам Дальнего Востока и что доверие ко мне государя только возрастёт, когда я перестану быть министром. Государь остановил меня и сказал: «Знаете ведь, как то ни странно, а это, быть может, психологически верно». Этим государь как бы подтвердил своё принципиальное недоверие к министрам. Государь снова повторил, что ему некем меня заменить, но затем сказал: «Конечно, о назначении в Государственный совет нечего и говорить, но у меня другая мысль: не примете ли вы должность командующего войсками Киевского военного округа. Вы так любите войско и строевую службу». Я ответил, что счастлив буду служить на каждом посту, который назначит мне государь, но если спросить моего откровенного мнения, то это назначение составит для меня: «из попов да в дьяконы». «Почему? — спросил государь, — разве командующие войсками в округах не стоят наравне с военным министром?» Я разъяснил государю существенную разницу и даже неопределенность указаний в законе. Указал, что военный министр имеет власть над всеми округами ту же, что каждый командующий войсками имеет у себя; что военный министр есть прямой начальник всех управлений и учреждений; что командующие войсками сносятся с ним рапортами, «представляют», «доносят». Что, например, если государь изберёт вместо меня Сахарова, то я ему обязан буду писать рапорты. Что мне труднее будет влиять на подготовку к войне войск Одесского и Московского округов, чем если я останусь в Петербурге независимый от должности командующего войсками, что ныне с этой должностью связано и генерал-губернаторство, а мне придётся быть только командующим войсками. Государь возразил: «Я раскаиваюсь, что вверил эту должность Драгомирову».
Я закончил просьбой не принять мой разговор как протест, что я более всего боюсь быть обвинённым в протесте против решений своего государя, что поэтому прошу уволить меня в двухмесячный отпуск, а затем государю видно будет, что со мной сделать. Что, быть может, Его Величеству угодно будет, чтобы я провёл план мероприятий на следующее пятилетие. Государь ответил: «Это очень важное дело». Спросил, куда поеду в отпуск. Ответил: «Преимущественно в Финляндию!» — «Вы не боитесь жить там?» — Нет, Ваше Величество, я боюсь Бога и Вас и больше никого. Я верю в Бога и убийц не боюсь». — «Ловить рыбу? Я слышал, что выезжаете ловить рыбу в бурю...» Надо прибавить, что среди разговора, когда я говорил о Безобразове, то испросил у государя разрешение вытребовать у Безобразова все полученные им у нас секретные материалы и сделать распоряжение, чтобы таких материалов ни ему, ни лицам, при нём состоящим, не выдавалось.
Говоря о трудности министерского служения, я заметил, что год работы отнимает два года жизни. Государь твёрдо сказал, что во всяком случае он сохранит за мной главнокомандование войсками в военное время.
Сегодня прошёл первый день пребывания государя на манёврах под Псковом. Шёл всё время дождь, и путаницы в войсках было много. Особенно напутала гвардейская стрелковая бригада и 22-я дивизия Афанасовича. Завтракали в поезде, сидел рядом с Государыней. Говорили много по-русски. Государь был оживлён.
Обедало всего 10 человек. Из нашего поезда были приглашены только Фредерикс, Гессе и я. Кроме того, дежурный адъютант Долгоруков. Были приглашены Пендзек, на чальник штаба французской армии, и Сахаров. Менее оживлённо, чем за завтраком, но тоже весьма просто и мило. Государь и государыня очаровательны. Кроме них, пока из царской семьи только Ольга Александровна. Она прелестна, но много мальчишеского. Фрейлина одна — Оленина. Все в поезде живут мирно.
